Звездный удар - Страница 74

Жизнь взрослого должна была быть еще хуже. Я пришел в себя в госпитале в другой части города. Меня разыскал мой младший брат. До сих пор не знаю, как ему удалось вытащить меня оттуда. Он наплел людям из «Скорой помощи», что… — он тихо засмеялся, — меня сбило поездом. Ну разве можно было поверить этому?

Он покачал головой, сглотнул, и его голос стал тверже.

— Знаешь, я никогда его не забуду. Не забуду слез в его глазах, когда он стоял там, у госпитальной койки, и врал, как дурак, чтобы спасти меня от неприятностей. Он… он умер в маленькой деревушке под названием Дакто. Он повернулся спиной к молодой женщине. Она была беременна. Она только сказала ему, что ее муж работает на базе. Я слышал, что он улыбнулся ей и кивнул — вот и все. А когда он уходил, она выстрелила ему в спину. — Он замолчал, погрузившись в свои мысли. — Да, я циник. Я не понимаю, что все это значит.

— Но ты все еще служишь в спецвойсках?

Он равнодушно пожал мускулистыми плечами.

— Я видел две стороны. Мы не ангелы, но другая сторона еще хуже. Коммунизм не срабатывает. Горбачев это отлично понимал. Завал в экономике. Им трудно осознавать это. Единственное, что им помогает, это наша тупость; часто наша внешняя политика играет им на руку. Сейчас я уже не наивный ура-патриот, готовый на подвиги ради дядюшки Сэма. Я всего лишь профессионал, который делает свое дело, стараясь не думать о нем. Только бы сохранить жизнь своим парням.

Шейла покачала головой.

— И после детройтских волнений ты отправился учиться в Вест-Пойнт?

Сэм обхватил плечи руками.

— Армия была для меня выходом. Волнения подействовали на общество. Нашей демократии нужен символ… и я стал им. Но, когда я попал туда, я не мог позволить себе оставаться всего лишь символом. Я четыре года просиживал штаны, чтобы узнать то, чего я не знал. И, слава богу, я поумнел!

Шейла кивнула, вспомнив его впечатляющий послужной список.

— А почему ты не отправился добровольцем во Вьетнам и Камбоджу? Ведь ты, кажется, вполне созрел для этого.

— Не знаю. Я никогда не мог объяснить этого самому себе. Может быть, это был бы тот же Детройт, только под другим названием, ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Ты рассуждаешь не как выпускник Вест-Пойнта, Сэм. — Кем был этот человек на самом деле? Что привело одного чернокожего к преуспеванию, а другого к экспериментированию и саморазрушению? Или в Сэме Даниэлсе они слились воедино?

— Майор Данбер, вест-пойнтские пешки не выживают в таких местах, как Вьетнам, Камбоджа, Никарагуа, Ливан или Детроит.

Искоса посмотрев на него, она нахмурилась.

— А что ты скажешь о Викторе Стукалове?

Сэм выпрямил спину и глубоко вздохнул.

— Этот человек — профессионал. В Советской Армии не ставят во главе спецназовцев любимых племянников комиссаров, Виктор и сам оценивает себя как профессионала.

— В Афганистане уцелели только он и Габания. — Она сжала губы. — У него странный взгляд. Опасный, удивительно проницательный… ну, я не знаю, как объяснить. Стеклянный. Понимаешь, что я имею в виду?

Даниэлс задумчиво посмотрел на нее. Он долго молчал, а потом сказал:

— Да, мне знаком такой взгляд. Он много времени провел в Афганистане. И в большинстве случаев справлялся со своим делом. Как и я. Как многие ветераны современных войн. Стеклянный, майор? Да у меня такой же взгляд. Когда между Стукаловым и всем миром возводится стена, когда он смотрит на тебя глазами, похожими на острие битого стекла, он видит призраки тех, кто остался в прошлом навсегда.

— То, что ты сказал, так ужасно!

Он рассмеялся — сухо, надтреснуто, в его смехе не было веселья.

— Но это так, майор. Вашингтон — не единственный в своем роде, не только мы посылаем карать людишек в их грязных хижинах. Кремль одержим великой идеей, этот ход показался им удачным — помочь коммунистической партии установить контроль в Афганистане, чтобы достичь равенства в отношении Ирана, так? Потом они обнаружили, что революция Саура не очень-то популярна среди афганцев. Кому-то в Кремле показалось, что он будет плохо выглядеть, если в Афганистане перестреляют всех коммунистов. Тогда они вторглись туда, чтобы помочь революции. Но только вот в чем загвоздка: парень из грязной хижины чуть с ума не сошел от этого. Решение мог принять Брежнев, мог Эйзенхауэр, мог Андропов — какая разница? Им никогда не приходилось расхлебывать то, что они заварили. Но Виктор! Он еще живет всем этим.

— А эта стена, которую он возводит? Для чего? Чтобы защитить себя от мира?

Сэм кивнул:

— Да. Знаешь, ты была права, когда назвала его взгляд стеклянным. Хорошая аналогия. Стекло — вещь прочная, острая, способная резать аккуратно и эффективно.

— И хрупкая. Чуть сильнее надавишь — разобьется вдребезги.

Смерив ее взглядом, Сэм вздрогнул.

— Да, и это есть. Ты все еще видишь в нем воина в доспехах. Можно натренировать солдата, сделать его сильным и грубым, можно запудрить ему мозги до такой степени, что он, не моргнув глазом, убьет и младенца. Но все-таки где-то в тайниках его души теплится человечность.

В ее памяти всплыло лицо Виктора, она вспомнила его потерянный взгляд после путешествия в пузыре. Значит, в душе он был уязвим. Неужели что-то могло ранить этого железного русского? Неужели он мог проснуться ночью от одиночества? Неужели нуждался в человеческом участии?

— Знаешь, — продолжал Даниэлс, — мне ненавистна мысль, что взамен глупых твердозадых политиканов мы получим надувные шары. Может, Толстяк и не носит галстука, но мне страшно интересно, не живут ли эти Пашти в чем-то вроде грязной хижины?