Низкое гудение послышалось с севера, и он взглянул вверх, на плотные облака. Этот гул ни с чем нельзя спутать: реактивные самолеты. Американские или советские? Они знают, где проходит граница. И все-таки они не остановились. Они продолжали полет.
— Кажется, что-то затевается. — Лим покачал головой и похлопал замерзшими руками по тяжелой шинели. Он тут едва не замерз до смерти, а его мать и отец сейчас бредут по рисовому полю по колено в теплой воде, меся ступнями черную жижу.
За его спиной что-то захлопало — снаряды посыпались на землю, донесся грохот разрывов. Он знал, что ничего не увидит, но все же оглянулся. Скелеты обнаженных деревьев, серый туман, больше ничего.
Когда он опять бросил взгляд на реку, он услышал знакомые звуки. Он поднял бинокль и увидел, что серая брезентовая махина на советском берегу пришла в движение. В тишине был ясно различим рокот моторов.
Его сердце забилось, он взял радиопередатчик и попробовал включить его. Огоньки не зажигались. Он стянул перчатки, снова подул на пальцы и ногтем поддел заднюю крышку рации. Батарейки замерзли. В отдалении заработала артиллерия, в холодном воздухе засвистели снаряды.
Он посмотрел на советский берег; они сдернули тент, рев моторов стал громче — теперь они больше не нуждались в камуфляже.
— Понтонный мост!
Он судорожно зачистил контакты и поставил батарейки на место. Замигали огоньки, рация заработала.
— Докладывает двадцать седьмой наблюдательный пост. На другой стороне…
Пуля ударила его в плечо, раздался странный хлюпающий звук. Казалось, земля встала на дыбы, встречая его, голова отчаянно закружилась. Он почти не почувствовал толчка. Очнувшись, он зажмурился — возле щеки был снег. Вся левая сторона тела онемела, болела, как от укуса осы.
Он попытался приподняться и упал на спину. На груди его расползалось красное пятно.
— Что? Что это? — Он лежал неподвижно и слушал рев двигателей и хлопки взрывов. Послышались голоса. Он снова попытался пошевелиться, стало жутко холодно: силы покинули его. Из тумана появились двое солдат, подошли к нему и отбросили в сторону забытое им оружие. Один из русских приставил дуло к его лбу. Он закричал.
Устинов начал отчаянный обходной маневр, чтобы вернуть Владивосток. Китай вступил в войну.
— Входи, Виктор. — Шейла смотрела, как он входит в комнату, и заметила в его глазах любопытство. Улыбка, осветившая лицо, выдала ее волнение. Она встала. Он, как всегда, пробудил в ней какое-то странное предчувствие.
— Ты просила аккумуляторы? — спросил Стукалов.
— Да. Толстяк уже выполнил мою просьбу?
Виктор почесал в затылке и посмотрел на нее неуверенным взглядом.
— Появилась еще одна комната. Небольшая каморка рядом с орудийным отсеком. Полная аккумуляторов.
— Магия, — отозвалась Шейла. — Чашку чая?
— Нет, спасибо, а вот аккумуляторы, ты что, хочешь…
— Попозже, Виктор.
Он взглянул на нее, пряча хитрую улыбку.
— Ты вроде бы была очень занята. Я не хочу отнимать у тебя время.
— Пожалуйста, присядь. — Шейла помассировала шею. — Мне кажется, я уже схожу с ума. Кажется, время остановилось. Я часами планирую, планирую. Как только я изобрету план сражения, я отправлюсь опробовать его на тренажере с помощью топографии. Как только я усовершенствую его, мы соберемся посовещаться. Мы разработаем детали, и я скажу тебе, в чем будет твоя задача. Завтра мы проведем учения с войсками. И так без конца.
— У тебя такой вид, будто ты не высыпаешься.
Она улыбнулась в ответ на его заботу.
— Неужели это так заметно?
Он кивнул:
— Да. Мне очень не нравится твой несчастный вид. Я могу чем-нибудь помочь?
— Ты уже помогаешь, — тихо проговорила Шейла и подумала: «Не слишком ли странно это прозвучало?» — Мне чертовски приятно услышать человеческий голос. О боже, я бы все отдала за то, чтобы оказаться в своей квартире и почесать за ушами своего кота. Бедный Типс, представляю, что он сейчас делает.
— У тебя хорошая квартира?
— Ну, конечно, это не Букингемский дворец. Просто трехкомнатная квартира. Самое уютное место в ней — около окна. Я поставила свой стол так, чтобы, попивая чаек, наблюдать, как над парком поднимается солнце. Типс залезает ко мне на колени, и вся одежда покрывается его шерстью. Иногда он даже умудряется продрать ткань когтями или сломать терминал.
— А друзья? Ты часто выходишь из дому?
Она улыбнулась при мысли об этом.
— Нет, Виктор. Почему-то у меня никогда не хватало времени.
Он сжал губы, нахмурившись.
— Это странно. Ты привлекательная женщина. Я думал, что на досуге ты окружена интересными мужчинами, смеющимися женщинами, часто ходишь в театр и тому подобное.
Она надула щеки и шумно выдохнула.
— Для меня такие вещи довольно опасны. Особенно мужчины. Работа в «МИ-6» не располагает к активной общественной жизни. А ты?
Он отвел взгляд, на губах его появилась смешливая улыбка.
— Не знаю, что и сказать. После того как я покинул дом, я всегда жил в казармах. По сравнению с западным человеком я, наверное, какой-то социальный урод.
В ее голосе прозвучала тоска:
— Дело не в том, чем ты занимался. Такое происходит повсюду — мы являемся продуктом созданной нами самими системы. Интересно, почему? Мне бы хотелось обвинить в этом политиков, но, находясь здесь, далеко от них, я вижу, что причина лежит в каждом из нас. Чем больше я оглядываюсь назад, уже зная, что мы окажемся здесь, на корабле пришельцев, тем больше убеждаюсь в том, что Ахимса правы. Мы ненормальные, Виктор.